Убить сову - Страница 128

128

Я опять оказалась в его лесу, и ничто не могло меня спасти. От меня несло его вонью, которую невозможно смыть. Я вылила на себя то малое количество воды, что дали для питья. Я до ссадин скребла кожу грубой соломой из своей клетки, но от меня всё воняло им, я чувствовала на себе влажные лапы, вцепившиеся крепче волчьих зубов. Удушающий запах дикого лука заполнял камеру. Несмотря на ветер, воющий в открытом зарешёченном окне, мне не хватало воздуха, я не могла дышать.

Мой отец твердил, что прелюбодеяние — худший из грехов, и сам был прелюбодеем. Той ночью, прижимая меня к земле среди дикого лука и колючей ежевики, он точно знал, кого насилует. Он знал это следующим утром, когда увидел на мне свои отметины. Он знал, когда бил меня и называл шлюхой. Он заставил меня чувствовать себя грязной. Он сделал меня грязной, беременной его чудовищным ребёнком. И не чувствовал ничего, никакой вины, ни тогда, ни потом. Весь позор достался мне, он никогда его не ощутит.

Я скребла губы, пока они не начали кровоточить, но кровь не могла смыть сотню детских поцелуев, когда меня заставляли прикасаться к его губам. Я ненавидела его уже тогда и считала, что заслуживаю за это ада. Злобный ребёнок. Испорченный ребёнок. Дитя сатаны. Чти отца твоего... Почитай твоего пастыря. Чти Отца твоего Небесного. Повинуйся им. Люби их. А каков долг отца перед ребёнком? Избивать и наказывать, гнуть и ломать по своей воле и называть это любовью. А сломленного считать послушным, искупившим грех кровью. Этого хочет от нас Отец — раболепия, лести, преданности побитой собаки, слёз испуганного ребёнка в ночи? Его радует наш страх?

Январь. Канун дня святой Агнес

Ночь гаданий на любовь. А ещё в эту ночь воют псы преисподней, предсказывая неминуемую смерть или несчастья.

Беатрис

— Что, чёрт возьми, ты делаешь, женщина? — Пега вцепилась в моё запястье и оттащила от банок.

Я почти закончила. Почти все банки и флаконы в лечебнице были ободраны и ждали, когда я подпишу их своей рукой. Оставалось только две. Я попыталась освободиться от её хватки, но Пега держала слишком сильно. Она причиняла мне боль.

Кухарка Марта смотрела на обрывки пергамента на полу.

— Все этикетки Целительницы Марты сорваны. Вырваны все записи из её книг. Зачем, Беатрис, зачем?

Я не слышала, как они подошли. Я была слишком занята. Кухарка Марта казалась удивлённой, хотя я не понимала причины.

— Я должна написать новые, — терпеливо объяснила я.

Кухарка Марта такая бестолковая. Ей нужно объяснять даже самые очевидные вещи. Закусив губу, она бросила взгляд на Пегу. Потом успокаивающе погладила мою руку — словно я нуждалась в утешении.

— Но, дорогая, ведь теперь мы не знаем, где какое лекарство или микстура.

Я пнула ногой обрывки.

— Это писала Целительница Марта. И это, и это тоже. Я не могла всё так оставить. Я должна привести лечебницу в порядок. Османна не вернется. Я теперь Марта, я должна подписать всё сама, иначе никто не поймёт, что это моё.

— Если ты так управляешься с лечебницей — помоги нам Боже, — возмутилась Пега. Почему ты не делала этого с одной банкой за раз? Как теперь узнать, где что?

Я смотрела на неё. Пега ничего не поняла. Нужно избавиться от старого и начать всё заново. Как можно писать свои этикетки, если видишь старые? Они же тогда будут не мои, просто копии её записей.

Во дворе загрохотала повозка, послышались крики полудюжины встревоженных голосов. Пега оказалась у двери быстрее меня. Из повозки помогли выйти Учительнице Марте — она склонила голову на плечо Пастушки Марты, глаза полузакрыты. Обе были заляпаны грязью и отбросами. Пега подхватила Учительницу Марту и понесла в лечебницу. Пастушка Марта и ещё несколько женщин двинулись за ней. Хозяйка Марта так и осталась сидеть наверху повозки, нахохлившись, как ворона, и не отпуская вожжи. Похоже, она не заметила, что повозка остановилась. Она тоже была вся в грязи, словно ее забрасывали мусором. В складках плаща застряла гнилая капустная кочерыжка.

Не надо было им ездить в деревню, рискуя жизнями ради этой шлюшки Османны. Толпе следовало забрасывать только её, и камнями, а не капустой. На лбу у Хозяйки Марты виднелся неглубокий кровоточащий порез. Я тронула её руку — холодная, как смерть.

— Ты ранена, Хозяйка Марта. Позволь, я тебе помогу.

Хозяйка Марта испуганно взглянула на меня, оттолкнула руку.

— Сперва я должна поговорить с Настоятельницей Мартой. Где она?

— Но у тебя лоб в крови. Сначала позволь тебя осмотреть. Если не перевязать — может загноиться. Это моя обязанность.

Она коснулась рукой лба, удивлённо посмотрела на вымазанные кровью пальцы.

— Ничего страшного. Не суетись, Беатрис, — Хозяйка Марта отодвинула меня в сторону и слезла с повозки. — Где Настоятельница Марта?

— В часовне, думаю. — В последние дни она, кажется, больше нигде и не бывает. — Но ты должна позволить мне помочь...

Она не ответила, только отряхнула плащ и зашагала к часовне.

В лечебнице бегинки столпились вокруг Учительницы Марты.

— Меня схватил один из деревенских, — она приложила руку к груди.

Пега присела у очага, сунула раскалённую докрасна кочергу в кубок с элем, из которого с громким шипением вырвался пар.

— Вот, выпей, пока горячее. Так он причинил тебе боль?

Учительница Марта покачала головой.

— Но он... он сказал... — слова утонули в рыдании, — сказал...

— Что сказал? Выкладывай.

На вопрос тихо ответила Пастушка Марта. В углу, у её ног, сидел Леон, положив голову ей на колени и глядя грустными глазами, как будто понимал — что-то не так.

128