Убить сову - Страница 52

Я вздрогнула и поплотнее запахнулась в плащ. Свет от фонаря плясал на коробке, и распятая фигура на крышке как будто протягивала ко мне руки. Мои пальцы коснулись коробки, я сжала ее и вскрикнула. Коробка была тёплой, как будто фигура на крышке вырезана из живой плоти.

Францисканец спрятал в рукавах руки, словно сообщая, что теперь они пусты и невинны.

— Я буду приходить каждую неделю в этот день и час, чтобы пополнить коробку. После полунощной оставляй её в окошке для милостыни на наружной стене, с незакрытым засовом. Dominus vohiscum. Господь да пребудет с тобой, Настоятельница Марта.

— Et cum spírítu tuo. Так же и с тобой, — не задумываясь ответила я. А потом он ушёл, скользнув в темноту, и растворился, как тень.

Дорога опустела. Если бы не коробка, которую я крепко сжимала в руках, то я поклялась бы, что спала и говорила с призраком во сне. Только деревья шумели над моей головой. Летящие облака заслонили луну, и ночь вдруг стала ещё темнее.

Я поспешила назад к воротам и тихо стучала, пока Привратница Марта не впустила меня внутрь. Сейчас, слишком сонная, она даже не потрудилась спросить, что случилось, но, без сомнения, завтра к ней вернётся любопытство. Мне нужно придумать какое-то объяснение, только не сейчас. Я слишком устала, чтобы думать об этом.

Вернувшись в комнату и заперев дверь, я огляделась в поисках укромного места, куда можно спрятать коробку, и сунула под какое-то покрывало на полке. Руки ужасно дрожали. Я села на корточки у очага, сунув руки под мышки, чтобы они так не тряслись.

Почему францисканец попросил меня о таком? У него не было никакого права взваливать на меня эту ношу. И всё же Андреа зависела от меня. Ее душа, всё, за что она отдала свою жизнь, было ради одного — умереть в милости Божьей. Если отказать ей сейчас в святых дарах, вся её жизнь будет потрачена впустую. Я не могу просто на это смотреть. Я не могу не давать ей того, в чем нуждается её душа. Но я женщина, я не могу никого причащать. Это запрещено, это немыслимо. И всё же... всё же я — единственная, кто может ей это дать.

Сентябрь. День святой Османны

Османна из Бриака, ирландская принцесса, уплывшая в Британию, чтобы избежать замужества. Умерла приблизительно в 650 году, покровительница города Фериси.

Османна

Был день моей святой, поэтому меня освободили от всей работы. Настоятельница Марта велела мне молиться в церкви. Я попыталась, но в тишине голову наполнил всё тот же ужас, что и каждую ночь, когда я без сна лежала в темноте. У меня была лишь одна молитва: «Прошу, пусть сегодня пойдет кровь. Пожалуйста, пусть всё закончится».

Ночью, лежа в кровати, я ощупывала живот. Он увеличивается? Я пыталась не есть. Беатрис заметила и начала соблазнять меня нежными кусками мяса со своей тарелки и медовыми лепешками, которые впихивала в меня в поле. Она была добра ко мне. Но после еды я бежала в отхожее место и вызывала рвоту. Я голодала, но мне нужно было уморить это внутри меня, не дать ему расти. Я не позволю ему питаться мной. Я должна его убить!

От внезапного порыва спертого воздуха лампада над алтарем закачалась, и ко мне понеслись тени. Не в силах больше это выносить, я распахнула дверь и выбежала на слепящий солнечный свет.

На пятачке травы во внутреннем дворе стояла добротная каменная голубятня. Её достроили за прошедшие несколько недель взамен старой, деревянной, разрушенной бурей. Она была прочная, сухая, с хорошими толстыми стенами, с углублениями для птичьих гнёзд и насестом наверху. Туда вели каменные ступени, чтобы, только протянув руку, ухватить голубя, не подозревающего, что его ждёт нож Кухарки Марты. Я обнаружила, что за голубятней хорошо прятаться от ветра и от взглядов остальных женщин.

Но обогнув ее, я почти налетела на Ральфа, сидящего на моем любимом месте, прислонившись спиной к каменной стене. На коленях у него лежала девочка-калека, ее голова покоилась на сгибе его руки. Крошечные пальчики порхали у лица, будто пытались что-то схватить.

Однажды утром Привратница Марта нашла на пороге ребенка, едва прикрытого какой-то тряпкой. Маленькое тельце было настолько скрючено, что девочка не могла ни сесть, ни контролировать движения рук или ног. Удивительно, но Ральф привязался к ней с первого взгляда.

В первые дни пребывания в бегинаже Ральф часами сгорбившись сидел у огня, не говорил и не ел. Целительница Марта пробовала поднять его дух с помощью лавандового масла, но без толку, пока не появился этот ребенок. Теперь прокаженный часами гладил ее по голове, кормил и рассказывал сказки, будто изливая на нее любовь к утраченной семье. Свободной рукой Ральф протягивал голубям хлебные крошки. Люди шарахались от его перебинтованных рук, пряча свои за спину, но птицы охотно к нему слетались.

— Ей нравятся голуби, — не глядя на меня сказал Ральф. — Послушай, как она смеется. Думает, что они прилетают к ней, бедная малютка. Мы кормим птиц каждый день, да, Элла?

Я присела рядом с ними.

— Ее зовут Элла? Я не знала.

— Я так ее зову. Мне говорили, Элла означает «всё». Оно очень ей подходит, ведь она — всё, что есть у меня, а я — всё, что есть у неё. Если у нее и было другое имя, она все равно его не скажет. Вообще-то не думаю, что ей давали имя. «Дьяволово отродье», вот как называла ее одна старая карга в лечебнице. — Он повернулся ко мне, взгляд горел гневом. — Что это за Бог такой, что насылает подобное на невинного младенца? Священники говорят, дитя наказано за грехи родителей. Я-то проклят за то, что грешил, хотя многие из тех, кто похуже меня, до сих пор живы-здоровы. Но какой хозяин станет пороть младенца за воровство отца?