Убить сову - Страница 58

— Османна жила отшельницей в лесу, она дала приют дикому кабану, когда за ним гнались охотники. Так её и нашёл епископ — он охотился на кабана, и тот привёл его к Османне. Епископ увидел, что она приручила дикого зверя, обратил её в христианство и крестил.

Не знаю, зачем я это рассказывала, разве что хотела продолжить разговор и не дать ей уйти.

— Выходит, кабан не отплатил Османне добром, — старая Гвенит качала головой, словно не могла поверить. — И зачем же ты носишь этого кабана? Ты не приручила своего дикого зверя, иначе не пришла бы сюда.

— Моё имя — Османна. Меня назвали в её честь.

Старуха долго смотрела на меня, плотно сжав беззубые челюсти, рот казался щелью в складках тёмной сморщенной кожи.

— Значит, я возьму это в уплату, — она опять протянула руку.

Я медлила. Имя Османна я возненавидела почти так же, как и Агата, но этот знак был освящён. Без него я чувствовала себя голой, уязвимой. Я не могу оказаться беззащитной, только не здесь. Этот знак — единственное, что охраняет меня от демона. Я со страхом оглянуласьна лес. Тощая, похожая на коготь рука всё тянулась ко мне. В третий раз за сегодняшний день я почувствовала, как бьются крылья в моём животе. Я сорвала с плаща серебристую брошь, не думая о рвущейся ткани.

Старая Гвенит ухватила моё запястье и потащила меня к хижине. Для таких хрупких на вид старых костей хватка у неё была удивительно крепкая. Прежде чем глаза привыкли к сумраку, я уже лежала на куче заплесневевшего папоротника, покрытой тряпками, а старуха стаскивала с меня юбку. Мне хотелось оттолкнуть её. Холодные руки с силой нажимали на живот, мяли, давили и толкали.

— Ты упустила время, девочка. Надо было прийти раньше.

Я вцепилась в её руку.

— Нет, прошу тебя! Ты должна это сделать. Избавь меня от него, сейчас же, — умоляла я.

— Хм, я не говорила, что этого сделать нельзя. Но теперь, когда ребёнок уже обрёл жизнь, будет гораздо тяжелее. Травы уже не помогут. Тебе будет больно.

— Пусть, неважно. Только изгони это.

Старуха рассмеялась.

— Легко сказать. Ладно, подожди.

Листья папоротника царапали голые бёдра. В очаге под кухонным горшком ещё тлели угли, светящиеся в полумраке алым, но в хижине было темно и сыро. Как она сказала — одними травами это не сделать? Что это значит? Что она ещё использует? Мне представлялись страшные картины с ножом, и я уже чуть было не встала, когда Гвенит вернулась.

Она толкнула меня обратно, на лежанку.

— Вот так, — и запихнула кусок тряпки мне в рот. — Кусай. Мне здесь не нужны крики. Они пугают Гудрун.

Тряпка воняла застарелым потом, и я ею чуть не подавилась, но мгновение спустя, когда холодные жёсткие пальцы рывком раздвинули мои окаменевшие ноги, я изо всех сих вцепилась в неё зубами. Гвенит опустилась на колени между моих бёдер, не давая сдвинуть ноги. Она склонилась надо мной, я чувствовала кислый запах её дыхания, вонь застарелой мочи от её юбки. В темноте я не могла видеть лица старой Гвенит, различала только блеск глаз, смотревших на меня сверху вниз.

Я ощутила, как внутрь меня протискиваются костлявые пальцы, потом по бёдрам туда скользнуло что-то длинное и острое. Я понимала, что это деревяшка, но боль была — как от калёного железа. Я извивалась, пытаясь вырваться, и старая Гвенит придавила мой живот свободной рукой. Она резко подалась вперёд, в моей голове словно взорвалась яркая белая вспышка. Потом она вытащила палку. Всё кончилось.

Старуха отбросила палку, помогла мне сесть. Я подтянула колени к подбородку и сжала ноги. Изнутри жгла боль. Рот пересох, я вытащила прилипшую мерзкую тряпку, и вместе с ней клочья кожи, по губам потекла кровь, я чувствовала её вкус.

— Это... оно вышло? - простонала я.

— Оно умерло. Терновник убил его, но оно ещё внутри.

— Нет, нет, — закричала я, — вытащи его.

Скользкая рука зажала мне рот.

— Тише! Я же велела не шуметь. Вот, держи. — Она сунула мне в руку узелок. — Это ягоды лаврового дерева. Запомни, их надо хорошенько разжёвывать, не просто глотать. От них начнётся сильное кровотечение, и мёртвый ребёнок выйдет вместе с кровью. Это будет нелегко для тебя, что-то вроде судорог.

Старуха резко подняла голову, прислушалась.

— Кто-то идёт. — Она стащила меня, заставила подняться и втолкнула за рваный занавес, отгораживающий угол хижины. — Сиди тихо, — прошипела она.

Я скрючилась на грязном полу и закусила кулак, чтобы не стонать от боли. Снаружи послышался мужской голос.

— Ну, мать, я слышал, ты послала свою паршивку присматривать за домом женщин.

— Что может мне рассказать бедная малышка Гудрун? — усмехнулась Гвенит.

— Знаю, ты можешь услышать, о чём говорят мёртвые кости. Уверен, можешь выпытать всё и у немой девчонки. Скажи, мать, чего это ты так интересуешься домом женщин? Думаешь, они помогут тебе справиться с нами? Так что ли?

Я выглянула, отогнув край занавеса. Гвенит и этот мужчина стояли снаружи, прямо у порога. Он был намного выше дверного проёма, и я не могла увидеть его лицо, только длинный коричневый плащ Мастеров Совы.

— Боишься этих женщин, да? — с усмешкой спросила Гвенит.

Он фыркнул.

— Думаю, это ты боишься. Ты теперь единственная знахарка, после того как мы избавились от твоей дочери-ведьмы. Но те женщины не встанут на твою сторону. Они христианки и сделают так, чтобы тебя повесили первой.

— Может, и так. А может, нас связывает больше, чем разделяет, хоть они этого еще и не знают. В их предводительнице живет дух Черной Ану. Их не запугать, как деревенских. Не каждая женщина падает на колени при виде того, что болтается у тебя между ног.