Убить сову - Страница 61

— Спасибо, Пега, — Целительница Марта с трудом поднялась с кровати.

Пега ещё раз быстро взглянула на меня, поспешно встала и принялась натягивать юбку поверх ночной рубашки.

— А как Османна... она поправится?

— Беатрис рассказала тебе...

— Что Османна потеряла ребенка. Это нелегко для женщины.

— Да. Ей было очень плохо, и все еще не закончилось. Теперь, когда ребенок вышел, я сумела уменьшить кровотечение, но не остановить. Меня больше беспокоит опасность нагноения. Если в теле начинается заражение, его трудно остановить. Я сделаю всё, что смогу, но прошу ваших молитв в помощь моим трудам и её исцелению.

Я не могла поверить собственным ушам.

— Ты ждешь, что мы будем молиться за нее?! Она заслужила всё, что с ней произошло, и даже больше.

Лица Целительницы Марты в темноте было не разглядеть, я лишь видела, что она покачала головой.

— Это мы ее подвели. Мы не должны осуждать женщину за то, как она поступила от отчаяния. Наша вина в том, что Османна не чувствовала себя в безопасности и не могла признаться и позволить нам помочь ей.

Я вскочила.

— Она хладнокровно убила ребенка. Невинное дитя. Ее нужно повесить. После того, что она сделала, ты должна дать ей истечь кровью до смерти.

Пега схватила меня за плечо и грубо толкнула обратно на кровать. Наверное, ей показалось, что я сейчас ударю Целительницу Марту. Может, так и было — мне хотелось расколотить что-нибудь. Я не могла поверить, что они обе ее защищают.

— Она просто напуганная девочка, — мягко сказала Целительница Марта. — Мы могли сделать то же самое в ее возрасте.

— То, что она сделала, ужасно... это зло! Я никогда бы так не поступила. Я отдала бы жизнь за своего ребенка, в любом возрасте.

— Я знаю, Беатрис, — сказала она еще тише. — Но если это можно считать утешением, ребенок Османны все равно бы не выжил. Он... — она поколебалась, прижав руку ко рту. Пальцы белели в темноте. Наконец, она взяла себя в руки, тяжело сглотнув.

— Никогда не видела, чтобы плод был так деформирован. Поверь моим словам, порой лучше малышу не рождаться, люди никогда не будут добры к такому ребенку.

Целительница Марта устало поплелась к двери и остановилась, уже взявшись за щеколду.

— Я никому не могу запретить обсуждать это с другими бегинками, но если в вас есть хоть капля сострадания, вы не станете болтать о том, что случилось ночью. Я виновата больше, чем кто-либо. Может, Марты в Брюгге были правы, и я слишком стара для того, чтобы быть лекарем. Я должна была догадаться обо всем в тот день, когда она здесь появилась, по синякам на лице, царапинам и ее страху. Я была слепа. Даже сейчас Османна не хочет говорить об этом, но я уверена, ее взяли силой. Она страдала больше, чем мы можем себе представить.

— Ты скажешь Настоятельнице Марте? — язвительно спросила я. — Османна ее любимица, разве она не должна знать?

Целительница Марта задрала подбородок.

— Нет, Беатрис, ей нет нужды знать. Я скажу только, что Османна больна. Настоятельница Марта обвинит во всем себя, а истинные друзья не добавляют ношу тому, кто и так уже нагружен.

Октябрь. День святого Уилфрида

Уилфрид, рождённый в Нортумбрии и обучавшийся в Линдисфарне, призвал королеву Этельдреду оставить мужа, короля Эгфрида, чтобы стать монахиней. Король изгнал Уилфрида, и тот отправился проповедовать язычникам. Уилфриду посвящены сорок восемь древних английских церквей.

Настоятельница Марта

Женщины медленно расходились по своим делам, стараясь не встречаться друг с другом глазами, будто боялись, что с ними заговорят. Они осторожно пробирались между заледенелыми лужами, не поднимая глаз от мерзлой земли. Их дыхание тянулось следом, будто белая вуаль. Каждая с опаской взглянула на окно, у которого я стояла, и тут же отвела взгляд. Они боялись не меня, а этой комнаты. Андреа лежала тихо, но это расстраивало бегинок даже больше, чем ее крики.

Сосульки свисали с оконных створок, поблёскивали на каждой ветке. Даже луна, не закрытая облаками, казалась неподвижной, как будто примёрзла к небу. Ещё только октябрь, не должно быть так холодно. Заморозки пришли слишком рано, перепутав времена года.

Ещё не рассвело. Позади меня на стуле, прислонившись к изножию кровати Андреа и положив руки под голову, дремала Целительница Марта. Огонь угасал, последнее полено уже прогорело, превратившись в серый пепел. Он почти не грел, но я боялась ворошить угли, чтобы не разбудить Целительницу Марту. Лицо у неё было бледное, измученное, и я боялась, что без отдыха она тоже сляжет. И если я сяду, то тоже усну. Мой разум закоченел от усталости, как и тело.

Андреа серьезно заболела почти неделю назад, она сгорала в лихорадке. Мы решили пустить ей кровь, но кровь была бледной, как будто разбавленной водой. Андреа не могла глотать лекарства, а мази, которыми натирала её Целительница Марта, не помогали.

Первые три дня отшельница страдала, как на пыточном ложе. Руки и ноги изгибались, она царапалась и ужасно кричала в бреду. Андреа казалось, что её атакуют демоны, колют ножами руки и ноги, льют в раны расплавленный воск, издеваются над ней, предлагая навоз на золотых церковных дискосах и мочу в серебряных кубках. Она плакала от того, что инкубы хватают её за руки и голой вовлекают в свой непристойный танец. И хотя Андреа ни разу не поднялась с постели, её руки и ноги дёргались и трепетали, как будто она скакала и кружилась вместе с ними. С её губ слетали такие кошмарные крики, такой ужас стоял в широко открытых глазах, что даже самый закоренелый безбожник, лишь мельком увидев на её лице разверстую перед ним бездну чистилища, упал бы на колени и каялся до конца своих дней.