Убить сову - Страница 126

126

— Но тебе следует взять с собой кого-нибудь, — напомнила я. — В деревне враждебно к нам относятся. Вспомни, что случилось с немым ребёнком.

И к чему их предупреждать? Всё равно не послушают.

— Я пойду с тобой, — объявила Хозяйка Марта.

Учительница Марта сглотнула комок, наклонила голову.

— Я очень тебе благодарна за предложение, Хозяйка Марта, но ты не думаешь... то есть, мне кажется, если...

— Полагаю, Учительница Марта хочет сказать, — вставила я, — что таким, как мы с тобой, не хватает умения ласково упрашивать.

— Я прекрасно знаю, Настоятельница Марта, что думает Учительница о моём языке. Но если бы ей пришлось в жизни столкнуться с таким количеством дураков и мерзавцев, как мне, она быстро научилась бы держать свой наготове. Не забывай, Учительница Марта — голод острее, чем мой язык, и если я перестану им пользоваться, торгуясь за еду, ты это очень скоро почувствуешь. Если бы ты сама была потвёрже с этой девчонкой, не льстила бы ей, называя умной — может, до такой беды и не дошло бы.

— Довольно, довольно. Сейчас не время набрасываться друг на друга.

Господи, дай мне терпения. Я не вынесу сегодня ещё одной ссоры.

— Прошу прощения, — поморщилась Хозяйка Марта. — Ты права, грубая старуха вроде меня — не лучший выбор, чтобы уговаривать Османну. Я, пожалуй, потеряю терпение и надеру ей уши. Она не услышит от меня ни слова, но я всё же пойду, Учительница Марта — править телегой и присматривать за тобой. Я могу учуять запах беды ещё до того, как она случится.

Учительница Марта улыбнулась и на минуту заключила Хозяйку Марту в объятья.

— Я тоже пойду, — сказала Пастушка Марта. — По крайней мере, овцы никогда не жаловались на мой язык.

— Если это решено, вам всем надо немного поспать, — поспешно сказала я, увидев, что Кухарка Марта снова собралась открыть рот. — Оставьте свечи. Я немного помолюсь здесь одна.

Они устало побрели к двери. В часовню ворвался ветер, задул половину свечей, рассыпал брызги искр от догорающего угля. Дверь за Мартами с шумом захлопнулась.

Я знала, Османна не отречётся, что бы они ни говорили. Что-то случилось в церкви в день суда, она перешла границу страха. Еще недавно перед нами стояла испуганная маленькая девочка, пытающаяся сказать или сделать что-нибудь для своей защиты — как вдруг выражение её лица изменилось. Что вызвало эту мгновенную перемену? В неё как будто бес вселился. Я снова и снова вспоминала, как это случилось, но понять не могла.

Когда декан произнёс приговор: «Смерть через сожжение», даже деревенские казались ошеломлёнными. У Османны подогнулись колени, лицо побледнело, как пергамент. Она стояла дрожа, взгляд молил кого-то — или что-то — о спасении.

Декан медлил, выжидая, когда она как следует проникнется его словами и когда затихнут вздохи в толпе. Роберт д'Акастер взглянул на Филиппа и кивнул. Казалось, эти двое заранее знали приговор и одобряли его. Потом декан снова заговорил, и толпа затаила дыхание.

— Агата, у тебя есть только одна возможность спастись от огня — полное и публичное признание в ереси, уход из бегинажа и вступление в брак. Твоё отлучение будет отменено, ты открыто примешь святые Дары. Тогда ты сможешь прожить отпущенный тебе срок земной жизни как покорная жена и преданная дочь церкви.

Османна подняла голову. На юном лице отражались облегчение и жалкая благодарность — казалось, она обняла бы декана, если бы не связанные руки.

— Твой отец, Агата, проявил такую же щедрость и великодушие, как и отец блудного сына. Он предложил богатый дар церкви как епитимью за твои грехи и уже нашёл для тебя подходящего мужа, вдовца, который благородно и милостиво согласился тебя принять.

С лица Османны постепенно уходило испуганное выражение. Она увидела, что спасена — как утопающий, которому с берега бросили верёвку. Если бы тогда ограничились её ответом — всё обошлось бы. Она согласилась бы на всё, чего они требовали. Я видела, она согласна выйти за самого гнусного типа во всём христианском мире, если это спасёт её от огня. Но в этот момент с помоста неуклюже спустился пьяный д'Акастер. Он качнулся в сторону Османны и тяжело ухватился за её плечо, чтобы удержаться на ногах. Девушка прогнулась под его весом.

— Ничего не бойся, детка. Твой суженый, конечно, знавал и лучшие времена. Годы затуманили его зрение, так что можешь радоваться — он не разглядит твоё уродство. А если у него ещё остался аппетит к грязным желаниям — он сумеет оседлать свою потаскушку-новобрачную и в темноте.

Толпа завизжала от смеха, Османна покраснела и опустила голову. Она оцепенела, потрясённая и испуганная словами отца, и казалось, если он тотчас же поведёт её к мужу — она пойдёт смиренно, как монахиня.

Но д'Акастер, ободрённый смехом толпы, рванул Османну, развернув спиной к себе. Оказавшись позади, ухватился руками за её талию, прижал к шее жирный рот. Ухватив в горсть волосы дочери, он принялся дёргать вверх-вниз, как мальчик, скачущий на игрушечной лошадке.

Османна на минуту замерла с расширенными от ужаса глазами. Потом её лицо превратилось в застывшую маску ненависти. Никогда прежде я не видела подобного выражения — ни на лице девушки, ни даже у мужчины, готового вонзить кинжал.

Те из деревенских, что сидели ближе, внезапно прекратили смеяться, как будто тоже поняли — что-то изменилось. Несмотря на связанные запястья, Османне удалось вывернуться. Она ударила отца локтем в живот с такой яростной силой, что д'Акастер ослабил хватку и попятился, задыхаясь и хватаясь за бок. Османна обернулась к декану.

126